С автоматом я стою.
У меня присяга.
Ну, а дед мне говорит:
"Вешайся, салага!"

Почти все время мы готовились к присяге. Постоянная строевая даже успела нам наскучить. Мы разучили песню и вовсю драли глотки, распевая и одновременно маршируя на плацу. Чем ближе было это знаменательное событие, тем изнурительнее становились репетиции. Мы до хрипоты орали песню, но усатый подполковник (начальник нашей школы) запросто перекрывал наш вой своим матом. При этом он слегка шепелявил, что дало повод для шуток до конца учебки.

Он ругал и ругал нас: за то, что тихо поем, что рты раскрываем не на ширину приклада, что невнимательно слушаем музыку и перевираем мотив. Да и впрямь, тупоголовая масса хрипела ее на манер "Катюши" и, естественно, тянула за собой всех. Потому подполковник на трибуне становился все багровее, а его размахивание кулаками – все нервнее:

- Запомните раз и навщегда! В армии пещни кричатща! А в общей маще получаетща нормальное пение. А вы как долбоебы поете!

После таких речей мы еще раза четыре исполнили "контрольный последний раз". И в оставшиеся дни постоянно перед приемом пищи маршировали с воплями. С грехом пополам, выучив песню и текст присяги, зазубрив всю последовательность телодвижений, положения локтей и подбородка, мы дожили до присяги.

Утро 19 июля 1998 года выдалось теплым и солнечным. Несколько дней до этого было прохладно и моросил дождь, заставляя нас, как написано в Уставе, "стойко переносить все тяготы и лишения службы" и отстукивать зубами в такт барабану. По всему отряду тщательно пряталась всяческая пыль и прочие подрывные элементы, а за стенами уже колыхалась и подавала замысловатые сигналы безликая толпа родственников. Сразу за воротами, откуда ни возьмись, появился целый городок лавочек и лотков.

Несмотря на радостную атмосферу, мне все же было грустно. Мама написала, что денег нет – приехать не сможет, но должна приехать одна ее знакомая и передать посылку. Все были взволнованы, потому что к большинству из них поприезжали родственники почти в полном составе, отчего мне становилось еще тягостнее на душе. Но я отогнал печальные раздумья, ведь приближался праздник. Вся моя школа должна была выйти на плац и показать, на что она способна. Чувство собственного достоинства и гордости за нас заглушило все мои тревоги. Мы построились в четкие колонны. Глядя на анархичного вида толпу родственников, которые кричали, махали руками, переругивались из-за мест, мне стало даже немного стыдно за них.

Зазвучала музыка, толкнули речи, а потом началось представление. Вышла комендатура. Под крики своего командира и пальбу из АК и РПК они продемонстрировали приемы рукопашного боя. Запах пороховых газов овевал наши ряды, задорные "ху! ха!" срелков внушали гордость за Вооруженные Силы. Завершив свою "показуху", они бодрым шагом промаршировали с плаца. Настало наше время. грянула музыка и наш хор мальчиков-зайчиков громко и немного грозно запел:

Нам немає вище нагороди

Своєму народові служить.

Пронесемо скрізь усі дороги

Прикордонників славетну честь.

Солдатська пісня над кордоном лине.

Її почує українська вся земля.

Ми – прикордонники країни вільної,

Казацький слави зміна бойова!

На кордон ми вийдем рано в ранці.

Встінем в полі ранічну зорю.

Ми солдати, ваши охоронці,

Честь землі захистемо в бою.

Солдатська пісня над кордоном лине.

Її почує українська вся земля.

Ми – прикордонники країни вільної,

Казацький слави зміна бойова!

Голос сел, горло болело, но мы с гордым видом прошли маршем вокруг плаца и вернулись для принятия присяги в самом, что ни на есть торжественном порядке. Вынесли столы с папками и всякими важного вида бумажками. Майор Петренко, командир нашей учебной заставы, подал команду, и первая шеренга дружно протопала к нему. Они взяли папки с текстами присяги и, осознавая всю историческую значимость момента, со смешными лицами забубнили:

"Я, Пупкин (нарицательная фамилия в Армии наряду с Залупкиным), вступаю на війскую службу і урочисто клянусь народу України завжди бути вірним і відданим йому, сумлінно і чесно виконувати військовий обов'язок, накази командирів, неухильно дотримуватись Конституції і законів України, зберігати державну та військову таємницю. Я клянусь захищати українську державу, непохитно стояти на сторожі її свободи і незалежності. Я присягаю николи не зрадити народу України."

После этого каждый должен был поставить крестик, что он теперь безропотно, с радостью и чувством полного удовлетворения положит свою жизнь на алтарь независимости родного государства. Если же среди нас и находился недостойный этой чести, то он запросто рисковал попасть в поле зрения военной прокуратуры. Но все решалось куда проще: нам сразу же после присяги создали такие условия, что за жизнь особо цепляться никто бы и не стал – кому она такая нужна?

А затем нас вывели за ворота части. Родственники, как мухи на г… сладкое, слетались на нашу табличку "1ТШ2". По сценарию, я оставался за кадром, но решил выйти просто так: на людей посмотреть, личиком поторговать. И вдруг вижу человека, очень похожего на моего батю. Я действительно был удивлен. Как он постарел! Наши взгляды встретились. Он поприветствовал меня своим хрипловатым голосом. Что-то внутри меня было не так. Мне хотелось и пожать ему руку и вмазать по морде, но я только отпросился у майора, и мы с папой затесались в пестрой толпе. Прогулочным шагом мы брели сквозь шумный поток людей, говорили ни о чем. Я только и успевал козырять большим звездам, как попало шнырявшим повсюду.

Папа виновато сказал, что из-за работы он не смог приехать на проводы, потому, сейчас получив зарплату, сразу вырвался ко мне на присягу. Он достал пачку денег и предложил мне выбирать, что купить. Совал мне их так, но я отказался. Все равно бы деды отобрали у меня эти деньги. Потому я сдержал свой голод и свои желания – очень не хотелось ударить лицом в грязь перед ним – и сказал, что ничего не хочу. Единственное, о чем попросил, были шнурки. С нашим темпом жизни они очень быстро перетирались, что превращалось в большую проблему. К тому же нас предупредили насчет еды: после армейской диеты, попробовав жирную домашнюю пищу, мы не слезем с очка. Если честно, то два-три дня так и было.

Батя взял по шашлычку, и мы забурились в лесок. Место выбирали тщательно, поскольку… Ну понятно, что в лесу на каждом шагу, если народу много, а за "удобства" никто не подумал. Посидели, поговорили. Я сказал, что у меня все хорошо, он тоже что-то вроде этого.  Он захотел позвонить маме (мобильников тогда не было). На территории учебки был переговорный пункт. Чтобы подольше поговорить, я повел его к КП2 на другой стороне погранотряда по маршруту как мы бегаем. По дороге я рассказал ему, что нам в пищу что-то добавляют, чтобы снизить активность. Думаю, понятно, какую: сосредоточение в одном месте большого количества здоровых, сексуально озабоченных нервных парней ни к чему хорошему не приведет. Нас обогнали два офицера. Один из них, подполковник, улыбаясь, сказал: "А может, это и хорошо?!!" На что я на автомате ответил: "Так точно!" Натренировали…

Через КП2 папу не пустили. Дневальный на КП многозначительно спросил меня о сигаретах, но мне от самой сути разговора стало так противно, что я решил ничего не давать. Так что папа домой не позвонил, зато по пути сюда я сразу сфотографировался на Polaroid – экзотика по тем временам.

Простились мы как-то неловко, скованно обменявшись рукопожатием. Я спросил, доедет ли он до Черкасс. Он кивнул, заверил, что все будет в порядке и пожелал мне удачной службы. Я просто повернулся и, не оборачиваясь, чтобы не выдать своего волнения, стиснул зубы и четким шагом пошел назад в часть. Многие мои сослуживцы оставались с родственниками на хатах, а я раньше времени возвращался. Плечи были гордо расправлены, но внутри я скорбел.